НРКмания

.е. Яаков таки НЕМЕЦ - я правильно поняла? Немец, который бодро лопочет во время свадебной церемонии "Если я забуду тебя Иерусалим...."????

И этот парень ей в диковинку. Не только потому, что он из Швейцарии, она об этой Швейцарии понятия не имела, просто она никогда не видела, чтобы еврейский парень был голубоглазый блондин, чтобы был одет, как сын какого-нибудь генерал-губернатора. Она видела только ребят со своей улицы, здоровых, загорелых, сапожников, кожевников, портных, возчиков, грузчиков. И в первый раз увидела такого беленького мальчика с голубыми глазами, чистенького, аккуратного, красивого, как молодой бог.

И этот парень ей в диковинку. Не только потому, что он из Швейцарии, она об этой Швейцарии понятия не имела, просто она никогда не видела, чтобы еврейский парень был голубоглазый блондин, чтобы был одет, как сын какого-нибудь генерал-губернатора. Она видела только ребят со своей улицы, здоровых, загорелых, сапожников, кожевников, портных, возчиков, грузчиков. И в первый раз увидела такого беленького мальчика с голубыми глазами, чистенького, аккуратного, красивого, как молодой бог.

Мать у него немка. Отец - нет.

С матерью немкой брачная церемония по еврейской традиции.... не знаю, не знаю...

Люта писал(а):
Мать у него немка. Отец - нет.

По еврейскому закону Галахе-национальность определяется по матери. Яков -не еврей.

Казалось, сопротивление бабушки сломлено и дело идет к венцу. Но тут
вдруг неожиданно бабушка выдвинула тяжелую артиллерию. Оказывается,
бабушка не еврейка, а швейцарка немецкого происхождения. И когда дедушка
на ней женился, то перешел в протестантство, не то в лютеранство, не то в
кальвинизм, и их сыновья тоже протестанты, лютеране и кальвинисты, и мой
отец Якоб - наполовину немец и тоже лютеранин, и выходит, я, ваш покорный
слуга, на одну четверть немец.
Так вот, поскольку Якоб протестант, лютеранин и кальвинист, то бабушка
ставит условием, чтобы Рахиль тоже приняла протестантство, лютеранство и
кальвинизм и чтобы они венчались в Базеле.
Гром среди белого дня! Протестант? Лютеранин? Кальвинист? Про такое
здесь и не слыхивали. Православный, католик - это у нас знали, но
кальвинист, протестант!
Ни в какого бога я не верил и не верю. Русский, еврей, белорус - для
меня нет разницы, Советская власть воспитала меня интернационалистом. Моя
супруга, Галина Николаевна, - русская, мы живем с ней тридцать лет, и у
нас три сына, отличные парни, и хотя они записаны евреями, но они знают не
еврейский язык, а русский, родились в России, женаты на русских, и мои
внуки, значит, русские, и у всех у нас родина - Советская Россия. Но, с
другой стороны, я скажу вам так: человек может верить в бога, может и не
верить, можно обрести веру, и можно потерять ее. Но для истинно верующего
бог один, тот, которого он носит в своем сердце, и уж если ты хочешь
верить, то разделяй ту веру, в которой ты родился. Менять веру ради
личного интереса некрасиво, вера не перчатка: стянул с руки одну, натянул
другую... И вот моя мать Рахиль, которая, между прочим, тоже в бога не
верила, должна была перейти в лютеранство ради своего интереса... Что?
Любовь выше? Правильно, согласен. Так моя мать и поставила вопрос. Она
сказала Якобу:
- Раз мы должны через это пройти и раз я еврейка на сто процентов, а ты
на пятьдесят, то возвращайся в веру своих отцов и дедов.
Логично! Сто процентов больше, чем пятьдесят. И дедушка Рахленко и
бабушка Рахленко сказали:
- Чтобы наша дочь перешла в какое-то там лютеранство и протестантство -
ни за что! Такого позора на свою голову мы не примем.
Не забывайте, все это происходило до революции, в 1910 году,
религиозные предрассудки были сильны, тем более в маленьком городке на
Украине. И Рахленков можно понять. Им предстояло жить здесь, и вот,
пожалуйста, дочь перешла в лютеранство, даже не просто в лютеранство, а в
какую-то его швейцарскую разновидность.
Больше всего я виню дедушку Ивановского. В свой первый приезд он скрыл
свое лютеранство. И тогда многих удивило, что он не пошел в синагогу, где
ему было отведено почетное место у восточной стены. Удивило, но как-то не
зафиксировалось, тем более что старик через синагогу сделал богатое
пожертвование на бедных. Но надо было говорить начистоту; так, мол, и так,
мы протестанты, лютеране, кальвинисты, реформисты... Но ему было, наверно,
стыдно сознаться, что он отрекся от своей веры, и он промолчал, и вот
открылось через год, когда все шло к своему завершению, когда машина
катилась на полной скорости к финишу. И протестантство и лютеранство как
бревно на дороге. А когда машина на всем ходу налетает на бревно, то она
опрокидывается, и пассажирам, знаете ли, не сладко.
И тут бабушка Эльфрида выпускает второй снаряд: после свадьбы молодые
должны навсегда остаться в Швейцарии - там дом, гнездо, там университет,
там клиника.
В общем, Рахиль должна навсегда порвать со своим корнем, перейти в
немецкую веру, уехать со своей родины, расстаться с родителями, мало того
- опозорить их.
Рахиль стояла как стена: ни в какую Швейцарию она не поедет, ей и здесь
хорошо, а уж про лютеранство и говорить нечего, тем более она в бога не
верила, и как, спрашивается, могла она верить в бога, если целый год ее
опекали студенты, гимназисты и реалисты, вольнодумцы, марксисты,
социал-демократы и бундовцы. И Якоб, мой будущий отец, тоже не был уж
такой набожный протестант, ему на все это было ровным счетом наплевать,
ему нужна была Рахиль - вот кто ему был нужен, и будь она мусульманкой,
буддисткой или огнепоклонницей, он с удовольствием стал бы мусульманином,
буддистом и огнепоклонником, лишь бы Рахиль стала его женой.
Не знаю, как долго длилась эта баталия, но все закончилось соглашением:
венчаются они здесь, а после свадьбы уезжают в Швейцарию. В этом Рахили
пришлось уступить: жена должна следовать за мужем, а не наоборот.
Конечно, такая комбинация стоила денег, мой отец оказался, извините за
выражение, необрезанным, и венчать его раввин не имел права. Но пошли в
ход "липовые" медицинские справки и тому подобное, ибо, как говорится; "На
земле весь род людской чтит один кумир священный"... Все сладилось,
свадьба была на весь город, после венчания молодые шли из синагоги пешком,
вокруг них люди пели, танцевали, веселились, оркестр играл марши и танцы,
город ликовал... После свадьбы Рахиль и Якоб вместе со стариками
Ивановскими и экономкой укатили в Швейцарию, а в нашем городе остались
печали, восторги, толки и пересуды...

а, вообще, чем больше читаю, тем больше думаю: а как, вообще, этот роман в 1978 (!!!) году в печать пропустили????

Роман, названный мной «Рахиль», я сдал в «Новый мир». Твардовского уже не было, ушел и его преемник Косолапов -- партийный газетный администратор, человек порядочный, в свое время опубликовал в «Литературной газете» стихотворение Евтушенко «Бабий Яр». Теперь журнал возглавлял поэт Наровчатов, неглупый, образованный, учился в ИФЛИ. В прошлом крепко выпивал, но бросил. Партийное начальство таких любит. К роману отнесется настороженно, печатать будет, только получив указание «сверху».

А куда еще идти? «Новый мир» напечатал два моих романа, анонсировал, хотя и безрезультатно, «Детей Арбата», отделом прозы руководит Диана Тевекелян, по отзывам моего переделкинского соседа драматурга Александра Крона, -- человек прогрессивный, в 1962 году активно участвовала в разоблачении Н.В. Лесючевского, директора издательства «Советский писатель», в тридцатые годы писавшего тайные доносы на поэтов Бориса Корнилова и Николая Заболоцкого.

Отдал ей рукопись и стал дожидаться ответа.

Давал читать роман своим друзьям.

Вася Аксенов прочитал, приехал ко мне в Переделкино, стал у окна и, глядя не на меня, а на улицу, сказал сдержанно:

-- У нас этого не напечатают, а напечатают, замолчат. На Западе... Другое дело. Там оценят.

В его сдержанности, в том, как стоял у окна, как говорил, не глядя на меня, я уловил намек на возможную помощь. Видимо, есть связи с западными литературными кругами, есть возможность передать туда мою рукопись, о чем в осторожной форме он и дает понять. Мои догадки подтвердились, когда вышел «Метрополь».

-- На Западе такой литературы достаточно, -- сказал я, -- надо здесь пробивать стену.

-- Смотри...

Сложнее было отношение к «Тяжелому песку» у Юры Трифонова. Мы дружили, я, старше его намного и прошедший через многое, понимал, каково ему в 13 лет стать сыном «врага народа», потерять отца (расстрелян), мать (отправлена в лагерь). Он скрыл эти обстоятельства, поступая в Литературный институт, из-за чего потом разгорелось целое дело. Однако семинар прозы вел Константин Федин, конформист, приспособленец, но в молодости сам неплохо писал и в литературе разбирался. Дарование Трифонова Федин оценил, повесть «Студенты» выдвинул на Сталинскую премию. Получил ее Юра в 1951 году. Это было официальное признание, но навряд ли оно сделало его счастливым. Я думаю, что Трифонов острее многих из нас страдал от невозможности показать, что такое он есть на самом деле. Он дождался своего часа. В конце шестидесятых появилось несколько его рассказов, о которых сразу заговорили. Потом вышли «Обмен», «Долгое прощание», «Другая жизнь», «Дом на набережной», «Старик». Его книги резко повысили уровень советской прозы, он нашел свое слово, свою форму. «Правые» кусали Трифонова, а интеллигенция раскупала его книги мгновенно, ломилась в Театр на Таганке на спектакли «Обмен» и «Дом на набережной». В серии «Пламенные революционеры», выходящей в Политиздате, он напечатал роман «Нетерпение» о террористах-народовольцах, высоко оцененный в ФРГ, где свирепствовал в то время террор «красных бригад», его похвалил сам Бёлль.

Вечерами Трифонов сидел в ресторане ЦДЛ, показывал друзьям хвалебные рецензии из Германии. Улыбался. Благодушествовал. Его признал мир. По-детски наивная дань долго ущемляемому самолюбию. Прочитав «Тяжелый песок», Юра со своей снисходительной усмешечкой проговорил:

-- Толя, не обольщайся! Многие расхваливают твой роман, но это еще не вершина литературы.

А о «Детях Арбата», возвращая мне рукопись, вообще ничего не сказал, единственно, заметил:

-- Я давал ее Саше Гладкову (автору пьесы «Гусарская баллада», много лет отсидевшему), он удивлен, как хорошо ты помнишь то время.

Я не обижался на Трифонова. Я любил и понимал его. Он трудно и долго шел к собственному успеху и был неравнодушен к чужому. Его дарование набирало силу. Но страдания, обостряя талант писателя, часто укорачивают его жизнь. В 1981 году, пятидесяти шести лет от роду, Трифонов умер.



20 июня 1977 года я получил письмо из «Нового мира»: «В подтверждение нашей беседы сообщаю, что, к сожалению, мы вынуждены возвратить Ваш роман «Рахиль», так как он не ложится в планы нашего журнала. Д. Тевекелян».

Этому письму действительно предшествовала «беседа», вернее, монолог Тевекелян о невозможности в данное время печатать роман. Монолог был довольно агрессивным, получалось, я сам виноват: написал «непроходимую» вещь.

Отнес роман в «Дружбу народов», вроде бы их тема. Заведующая отделом прозы Инна Сергеева оказалась категоричнее Тевекелян: «Мы этого печатать не будем. Тут -- тридцать седьмой год. И война показана односторонне -- в ней пострадали ведь не только евреи, но и другие национальности».

Что делать, куда идти? И у меня возникла мысль о журнале «Октябрь», где я когда-то печатал роман «Водители».

После смерти Панферова журнал возглавил Всеволод Кочетов, сталинист, журнал при нем стал оплотом реакционных сил. В начале семидесятых годов Кочетов умер, главным редактором назначили Анатолия Ананьева, писателя фронтового поколения, о нем говорили неплохо. Он подобрал новую редколлегию, старался привлечь в журнал прогрессивных авторов. Но все его попытки изменить репутацию журнала были тщетными -- «Октябрь» оставался синонимом реакционности. И я рассчитал, что Ананьеву нужна вещь, которая привлечет внимание.

Я не был знаком с Ананьевым, но знал члена редколлегии журнала Григория Бакланова, тоже писателя военного поколения, и попросил его передать мою рукопись Ананьеву. Бакланов прочел роман.

-- Знаешь, Толя, боюсь, не получится. Я уж не говорю о тридцать седьмом. Но евреи... Ананьев вряд ли станет рисковать.

-- Я прошу об одном -- передай Ананьеву и скажи: «Рыбаков просит прочитать».

-- Ананьев сейчас в отпуске.

-- Тем лучше. Положи ему на стол.

Он взял рукопись, отвез в журнал, положил на стол Ананьеву. Тот вернулся из отпуска, нашел на столе мой роман, взял, прочитал, позвонил мне, пригласил в редакцию и объявил, что согласен печатать, если я приму поправки. Что за поправки? Прочитают другие товарищи в редакции и дадут заключение.

Не буду отнимать у читателя время рассказом о перипетиях романа в журнале. Приведу лишь несколько пунктов из длиннейшего (на трех страницах) заключения:

«Редакционное заключение по роману А. Рыбакова «Рахиль».

Во всех эпизодах романа Великой Отечественной войне будет придан характер общенародного, общенационального бедствия, а нацизму -- как идеологии, направленной против всего человечества, а не только против евреев.

Из романа будут полностью исключены имена Сталина, Молотова, Достоевского и связанные с ними рассуждения.

Полностью исключаются история ареста и гибели Льва Рахленко и вообще все, что имеет отношение к политическим репрессиям 1937 -- 1938 гг.

Призыв Рахили должен быть обращен не только к мужчинам-евреям, а ко всем людям.

Название «Рахиль» заменить на другое.

Город Цюрих заменить на любой другой германоязычный город Швейцарии.

9.3.78 г. Зав. отделом прозы Н. Крючкова».

Все остальные пункты того же типа: убрать, снять, заменить, не «евреи», а вообще «люди» и так далее и тому подобное. Заключение писал заместитель главного редактора Владимир Жуков. Не понимал: сколько не исключай из романа слово «еврей», роман о евреях, и никуда от этого не денешься.

Название романа я заменил на «Тяжелый песок», взял из Библии (книга Иова): «Если бы была взвешена горесть моя и вместе страдания мои на весы положили, то ныне было бы оно песка морского тяжелее: оттого слова мои неистовы».

Труднее было с политической линией, с процессами тридцатых годов, характеристиками Сталина, Молотова. Думал: соглашаться, не соглашаться? Как по живому резать. Лев Рахленко в романе расстрелян как «враг народа» -- пришлось его бросить под поезд. Антисемитские листовки с текстом из Достоевского, которые разбрасывали немцы на фронте, я заменил текстами Кнута Гамсуна. Но все-таки что-то удается сказать. Ведь даже саму цифру уничтоженных евреев -- шесть миллионов -- скрывали, впервые у нас она была названа в моем романе.

Из-за купюр и поправок роман, конечно, обеднел, но главный его пафос все-таки сохранился.

У «Октября» было одно преимущество, весьма существенное. Если журнал «Новый мир» собирался печатать роман в трех номерах, то цензор требовал представить ему весь роман и, только прочитав его целиком, визировал первый кусок. В надежном «Октябре» цензор читал очередной номер, не требуя всего произведения. Так получилось и со мной. Прочитал цензор первую часть, вроде ничего крамольного -- предреволюционный еврейский городок на Украине, -- завизировал. А когда прочитал второй кусок, потом третий, хватился, но уже было поздно, никакие поправки я не принимал, а прервать печатание никто не решился. Это означало бы развязать очередной литературный скандал. В 1995 году в моем собрании сочинений я в «Тяжелом песке» восстановил все выброшенное.

Самое смешное произошло, когда требовали Цюрих заменить на другой город, потому что в то время вышла книга Солженицына «Ленин в Цюрихе». Боялись ассоциаций. Даже родиться нельзя было в Цюрихе! Я заменил Цюрих на Базель.

Я вчера смотрела первую серию. Пока ничего не поняла, понравилось или не понравилось, но смотреть, конечно, БУДУ. Лачина - МОЛОДЕЦ!!! Даже не ожидала от нее большего .
Я не читала ТП, поэтому я не могу судить. Но единственное, что мне не понравилось - это начало, где внучка в наше время.
А до этого я смотрела сюжет о ТП в конце программы "Время". Мне очень понравилось. Кто-то уже выложил ссылку видео в он-лайн - это не то, что я видела по ТВ, хотя там сюжет такой же, но показано по-другому. В этом сюжете Нелли ШИКАРНО выглядела, я впрямь оболдела, какая она красивая!!!! Она конечно всегда красивая, но здесь ее красота как-то другая.
Посмотрев сюжет, я поняла, что дуэт Нелли-Харатьян отличный, самая яркая пара, идеально подходят друг другу!!!!

но по книге она должна быть почти точной копией Рахель:чёрные волосы,синие глаза.

темно-светло большие глаза

Но женщины с молодыми лицами и седыми волосами мне неумолимо напоминают какие-то КВНовские скетчи про "Богатые тоже плачут".