Вот и я наконец-то!
И все будет ново, все перевернется,
Не узнает этот мир тот, кто завтра проснется.
Ведь ты сказала:
Давай жить на широкую ногу,
Давай откроем сердце веселому Богу…
- Обязательно ждем вас на следующей неделе! И не отмазывайтесь! Ничего слушать не буду! – Катя стояла в дверях квартиры, назидательно подняв палец.
- Иди уже! – расхохотался Рома и буквально замотал ее в дубленку. – Придем!
Андрей, уже одетый в пальто, стоял за дверями квартиры со свертком в руках. Лиза спала сном праведницы. Папа внимательно вглядывался в ее спокойное личико, пытаясь понять, что же снится его маленькой копии. На Катю Лиза совсем была непохожа, во всяком случае пока.
Наконец, получив десятое обещание о скором ответном визите, Катя надела очки, встряхнула пышными волосами, и в очередной раз восхитив своего мужа красотой, вызвала лифт.
Именно эту картину и видели Рома и Кира, перед тем, как закрыть дверь в квартиру.
- Ух. – глубокомысленно сообщил Малиновский, как только дверь закрылась.
- Ох. – столь же информативно ответила его любимая.
Оба устали. Такой событийный вечер выпал им сегодня.
- Ром, Саша с Нелькой помирился. – улыбнулась Кира, с нежностью глядя, как Малиновский трет глаза, борясь со сном.
Сон в этих глазах моментально улетучился.
- Как? Серьезно? – с удивлением и радостью. – Она у него прощения стала просить?
- Нет, Рома. – Кира покачала головой, предвкушая триумф. – Он у нее. И еще признался в любви. – Кира, конечно, не знала этого наверняка, но надеялась.
Рома сел, закурил, серьезно посмотрел за окно и, повернувшись к любимой девушке, сказал:
- Мир перевернулся. Сашка просит прощения и признается в любви. Кира живет с Малиновским. Андрей и Катя любят друг друга.
Кира терпеливо молчала, лишь только опустившись на корточки рядом с ним и глядя ему в глаза.
- Мы все трое так изменились. – он не знал, кому это говорит, Кире или тем троим, что опять смотрели на него из-за окна. – Когда нам было по четырнадцать, разве мог хоть кто-то из нас предугадать такой ход событий? Нет. Сашка Воропаев всю сознательную жизнь считается мерзавцем, а он уже и не такой, возможно. Рома Малиновский всю жизнь считается бабником, и кто поверит, что никакая другая женщина кроме Киры ему теперь и не нужна. Андрей считается размазней, хотя смог в конечном счете постоять за себя, свою любовь и счастье. Хоть кто-нибудь из нас троих вписывается теперь в образ негодяя, каким был? Нет, по-моему.
В глазах Киры стояли слезы. Она знала, что заикнись она сейчас о самом верном – о том, что надо им помириться с Сашкой, волшебство момента будет разрушено, что махнет Рома на нее рукой сердито и скажет: «Опять ты со своим Сашкой лезешь!»
- Пошли спать. – тускло сказала она вместо этого и поднялась на ноги.
- Ты уже хочешь спать? – удивился он, но покорно затушил сигарету.
- Я последнее время такая истеричка стала. – пожаловалась она. – Чуть что в слезы или смех. Даже странно.
- Последние двадцать шесть лет я такая истеричка стала. – сострил Рома, но получил в ответ такой угрожающий взгляд, что шутливо поднял руки вверх. – Все, сдаюсь!
Сон овладел девушкой, как только она донесла голову до подушки. Терпеливые и ласковые объятья Морфея унесли ее далеко-далеко, в ту сказочную страну, что она навещала каждую ночь с детства. Не сказать, чтоб страна была шибко счастливая или печальная. Там бывало по-разному – и весело, и тоскливо, и солнечно, и дождливо. Но всегда волшебно.
Сегодня те самые ароматные цветы, размером каждый с Кирину голову, осуждающе качались над ней. Она поднялась и отвела толстые стебли в сторону. И увидела перед собой огромное поле, полное таких цветов – зеленых с голубоватым отливом. А над ними было небо, синее и сиреневое. И она осознавала в этот момент, что спит, поскольку не бывает в жизни неба такого прекрасного.
Где-то далеко раздался детский плач. И все спокойствие Кириного сна улетучилось, она побежала через поле на звуки рыданий, отводя цветы в сторону, но безуспешно – они все равно хлестали ее по лицу, причиняли боль и вселяли неуверенность в своих силах.
Она бежала, бежала и внезапно вылетела на большой пустырь. Цветов на нем не было, было пусто и тихо, только слышался удаляющийся плач.
Кира подняла голову и увидела небо над головой, оно было уже не сиреневым, а серовато-белым. И тут она внезапно поняла, что глаза у нее уже не закрыты, и видит она перед собой потолок их с Ромой спальни. Но в ушах еще отдавался эхом детский голос. Девушка села на кровати и тут осознала, что плачет. Слезы ручьями стекали по щекам. Она глубоко вздохнула, посмотрела на спящего Рому, а потом на часы – без двадцати пять восемь. Будильник зазвонит через двадцать пять минут.
И впервые наверное обрадовалась, что уже надо вставать, что сейчас не три часа ночи, и не надо снова идти по цветочному лугу на голос ребенка. Кира встала с кровати, накинула халат, включила чайник, чтобы сварить кофе. Потом зашла в ванную умыться, и посмотрев на свое испуганное лицо в зеркале, поняла, что надо сделать теперь.
Лихорадочно разрыв косметичку, она нашла наконец то, что всегда предусмотрительно носила с собой. Разорвала упаковку и сделала все согласно инструкции.
Рома все еще тихо спал в комнате, когда его любимая сидела на кухне и тупо буравила взглядом две синие полоски на белом фоне.
«Господи! Господи! Господи!» - стремительно бегущей строкой летело в мозгу Воропаевой. Как так могло получиться? Хотя нет, как такое могло получиться, она прекрасно понимала, но вот почему именно сейчас, когда все еще так неустойчиво, когда не научились они еще притираться друг к другу, когда еще оба такие эгоисты, когда любовь еще только переживает самую волнительную свою фазу, когда… Ну не вовремя.
Он бабник. Ведь это пока не прошла пора пылкой влюбленности, он такой постоянный и верный. По вечерам приходит домой, не заглядывается на каждую проходящую девушку… Она склонна была верить его словам, что последняя с кем он пытался переспать, причем именно пытался без особого желания, была незабвенная Оленька… Была попытка по отношению к Мышке, о которой как-то ночью, целуя ее плечо однообразными но ласковыми движениями, шепотом, чтоб даже ветер, шумящий за окном не слышал, рассказал ей сам Рома. Каялся, просил прощения у нее за Мышку, за брата, за нее саму. И она прощала, всю ту ночь она лежала на кровати, ровно-ровно на спине, укрывшись одеялом по плечи, глядя в темный потолок, и прощала. За все.
Но ведь это только сейчас она с гордостью констатировала, что любит его. И он сам, еще более гордый за сам факт того, что он любит одну женщину и верен ей, каждый день словно бы пробовал на вкус эти слова, экспериментировал с новыми интонациями, ситуациями и формами. Но говорил, что любит ее. И даже кивал головой для вящего убеждения.
Но ведь два года… Не больше… А потом она с хвостиком, в халате, с ребенком на руках стоит в дверях квартиры, провожая мужа на вечернее рандеву, сытая одними его убеждениями, что он только погулять немного или поиграть в бильярд. Так живо представилась эта картина, что Кира даже вздрогнула. Хотя нет, до свадьбы дело не дойдет. Она сама себе горько усмехнулась. Он уйдет сразу, как только узнает. Рома Малиновский с ребенком – уму непостижимо!
Все. В голове все стало кристально ясно – надо делать аборт. Точно. Ничего не говорить ему, это же займет один вечер не больше. И все снова будет как всегда. Попробовала сама себя в этом убедить и даже так явно поверила в перспективу счастья, что решительно вскочила на ноги, как будто собралась бежать в абортарий прямо сейчас.
И тихо села обратно. Представилось маленькое существо, которое уже сейчас растет где-то в ней, беззащитное и всецело доверяющее ей одной. И улыбающееся ей так нежно и открыто, как улыбается Лиза Жданова своей маме. И это будет только ее, Кирин ребенок… Нет, она не сможет прервать его жизнь.
Но кто же дороже тебе, любимый или еще не родившийся ребенок? Оба? Все равно, родная, надо делать выбор. И все равно придется ему сказать. От его реакции будет зависеть ее выбор. Как например Синтия Леннон, первая жена знаменитого музыканта, долго не могла решить, говорить ли любимому о своей беременности. Ведь уверена была, что сразу бросит ее ветреный и безответственный Джон… А вот поди ж ты. Уже практически собралась делать незаконный тогда еще аборт, как сказала ему и тут же получила предложение пожениться и заверения в вечной любви к ней и ребенку. Правда, муж ушел, когда их сыну было только шесть лет. И тут все на так оптимистично. Но ведь не по бабам же он пошел, а к одной единственной женщине, своей безумной больной любви. Какая-то японка, Йоко Оно, помнится. А ведь мог бы уйти и без ребенка, так же и Рома может уйти, если в кого-то безумно влюбиться. Хотя он говорит, что безумно влюблен в нее…
Так, Кира Юрьевна, уже бред! Сейчас сама себе всю Ленноновскую биографию расскажешь! (хотя бред видимо у автора =) – прим. автора) Надо думать о реальной проблеме. А вдруг он предложит пожениться – закралась предательская мыслишка. И она оденет белое платье, будет светиться улыбкой, будет самой красивой и самой счастливой… Вдруг? Ага, и станет Малиновская Кира Юрьевна. Гениально. Хотя фамилия красивая… Не хуже чем Воропаева, наверное.
Сбивчивый поток мыслей Киры был прерван внезапным появлением неведомо когда проснувшегося Романа в дверях кухни. И все мысли, все необдуманные решения слились в одно, когда она, внутренне похолодев, увидела серьезный взгляд любимого, устремленный на тест на столе.
- Ты что беременна? – сглотнув, спросил он, разом лишив ее перспективы смущенно и расстроено признаваться ему в этом. И даже какое-то разочарование мелькнуло в ней.
- Да. – она кивнула, глядя на него широко раскрытыми глазами. И, разом предавая все свои планы, залепетала торопливо. – Ты не переживай. Я знаю, что не время. Я могу сделать аборт. Ничего не будет. Правда. Сейчас так делают, что и никакого вреда не будет. А он… - она неопределенно погладила себя по животу. – Еще такой маленький, что это даже не убийство, наверное… - и, противореча самой себе, тихо всхлипнула.
Он молчал. Смотрел на нее серьезно без тени улыбки и ободрения. Наоборот, очень тяжело и пристально. Она поежилась. То, что она сидела, а он стоял, усугубляло внутреннее неравенство их – ведь она вынуждена была смотреть на него снизу вверх. Тишина стала плотной и гнетущей, когда Кира не выдержала наконец, вскрикнув:
- Ну что же ты молчишь?
- Дура ты. – ответил на это тихо Малиновский, первый раз ободряюще ей улыбаясь. – Не смей даже вещей таких говорить. Аборт какой-то… Жениться мы будем. Ты родишь. Будем воспитывать. – он сам себе кивал, раскладывая дальнейшую их судьбу по полочкам. – После декрета вернешься на работу. Ну не сразу. Когда ребенок пойдет в детский садик… Ой, что это я! – он хлопнул себя по лбу, встряхнув светлой челкой.
Схватил букет полузасохших роз из вазы, зажал их в кулаке, после чего опустился на одно колено и галантно продекламировал:
- О, прекрасная девушка! Волосы твои подобны золотым нитям! Очи твои светятся всеми оттенками воды, от изумрудного до синего! Нос твой изящен как у греческой богини. Стан твой строен… хотя скоро не будет так строен… словно греческая статуя…
- Понесло тебя что-то на греков. – рассмеялась Кира, разом забывшая все свои сомнения, и жизнерадостно плюхнулась в раскрытые объятья, наслаждаясь моментом такого абсолютного счастья, какое редко в нашей жизни.
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
