|
А если кто-то при нас начинает рассуждать в стиле «если ты такой умный, почему ты такой бедный», то…на дураков не обижаются. Это как если бы вам четырехлетний ребенок начал рассказывать о преимуществе манной каши перед шашлыком и красной икрой. Потому что никакие деньги, никакой буржуинский семейный уют не заменит того ощущения, когда у меня случаются математические озарения, или просветления, не знаю, как это назвать. Это какая-то особая над-жизнь. Не знаю, на что похоже чувство полета – я имею в виду настоящий полет птицы, а не перемещение в пространстве в консервной банке, которую мы называем самолетом, но, думаю, это нечто подобное.
После таких минут, когда мозг начинает работать с удвоенной, утроенной, удесятеренной силой, когда цифры и формулы выстраиваются ровными рядами, а графики создают замысловатые переплетения в пространстве, мне нестерпимо жаль окружающих людей. Я их наблюдаю каждый день: суетятся на заснеженных улицах, запихивают снедь в пластиковые пакеты, тащат куда-то своих орущих, замотанных в шарфы детей… Все мелко, обыденно, муравьиная суета. Перемалывают челюстями продукты, воспроизводят себе подобных, и – все! И это называется – жизнь….
И себя жаль, потому что просветления случаются нечасто, во всяком случае, не так часто, как хотелось бы. Хотя интуицией понимаю – жить в таком состоянии все время нельзя, психика не выдержит. Такое под силу разве что богам, но никак не людям. А в остальное время приходится жить такой же муравьиной жизнью, будто во сне, изредка просыпаясь для того, чтобы сделать глоток настоящего сознания…а потом, опьянев от этого глотка, мучиться тяжелым похмельем питерской зимы.
В тот день я поехала на работу к десяти. Шел снег, сугробы обрастали бородами и шапками, и первая половина рабочего времени прошла же снежной полумгле-полудреме, которая накрыла город, а потом я засмотрелась в окно и увидела решение того уравнения, над которым билась уже несколько месяцев. Формулы внезапно превратились в крошечных человечков, которые колонами промаршировали перед моим изумленным мысленным взором и, размахивая знаками корня, выстроились в шеренги по пятнадцать…Впрочем, неважно. Важно то, что я успела записать решение и, в полуобморочном состоянии, не слыша поздравления коллег, вывалилась на улицу, напрочь забыв про шапку и шарф, и про дополнительный свитер, который я надевала под дубленку, а в институте снимала и прятала в шкаф. Как-то доехала домой, где пришла в себя. За вечер четыре раза звонили из института – они еще сидели на работе и разбирались с тем, что я наворотила своим уравнением.
А на следующее утро встать с постели я себя заставила, но добраться до кухни уже не смогла – перед глазами все температурно плыло, а в горле будто шуровали раскаленным металлическим ершиком. Врача вызывать не стала – знаем, плавали. Сейчас явится какая-нибудь дебильная тетка и начнет верещать: ах, да вы флюорографию семь лет как не делали, да у гинеколога вы пятьдесят лет как не были, и вообще, возьмите-ка, милочка, направление на анализы всех жидкостей, очередь занимать в шесть утра, по адресу: Тридевятое царство, улица Лешего. Нет уж, с Божьей и «колдрекса» помощью, как-нибудь выживу. А если помру, так хоть дома, в тепле и комфорте.
Позвонив на работу, я снова улеглась в постель и принялась болеть, а попросту говоря - заснула. Ближе к обеду объявилась маман. Теперь мы с ними живем в соседних подъездах. Раньше, само собой, проживали в одной квартире - сначала в коммуналке, около Исаакиевского, потом дом расселили в связи с капремонтом, и мы получили отдельную «двушку». А два года назад Надежда Михайловна, бывшая соседка, которая переехала в этот дом вместе с нами из коммуналки, умерла и оставила мне в наследство эту квартиру на последнем этаже. В ней жарко летом и холодно зимой, но зато из окна открывается шикарная панорама рыжих крыш…
Надежда Михаловна все меня жалела. Когда я была маленькая, она гладила меня по голове и вздыхала, и совала монетки «на мороженое». А однажды я услышала, как она сказала маме:
- Гениальность – не счастье, а тяжелый крест, порой даже проклятие. Нет ничего лучше, чем дар обыденности. Вы много знаете счастливых гениев?
- Ах, оставьте, - засмеялась мама. – «Блажен, кто смолоду был молод, блажен, кто вовремя созрел…» Она так уже не сможет
Мои гениальные «родики» счастливы, что я живу не с ними, но рядом. Хотя мы чаще видимся на работе, чем дома: кажется, я уже говорила, что мы работаем в одном институте? Мамочке уже кто-то сообщил о моей болезни, и теперь меня разбудил скрежет ключа, проворачиваемого в замке.
- Признавайся, опять снег ела? - с этими словами родительница вошла из коридора в комнату и включила свет: через зашторенные окна даже не было видно, день на улице или ночь. Впрочем, в декабре это и открытыми занавесками не очень видно.Девочка с Карибских берегов – в городе снегов, зачем ты здесь, девочка….
Я зажмурилась, прикрывая глаза рукой:
- Мама! Мне 24 года, и я давно уже не ем снег.
Она с интересом посмотрела на меня, и стала похожа при этом на какую-то птицу. Она всегда так смотрит – изучающее, склонив голову набок.
- Ладно, поверим. А вообще ты что-нибудь ела?
Я помотала головой. Она положила мне руку на лоб.
- Температуру мерила?
- Тридцать восемь, - соврала я. – Ты за лекарствами не сходишь?
- Уже принесла. Лекарства, суп в кастрюльке…На курином бульоне. Когда болеешь, нужно есть куриный бульон.
Эту фразу я слышу с детства. И с детства ненавижу куриный бульон. Ничего, кошка съест.
- Мам, а который час?
- Половина второго. Я на обед пришла. Если тебе не очень прямо плохо, я сейчас убегу, а вечером еще зайду. После твоего вчерашнего открытия у нас прибавилось работы – можно делать расчеты дальше, - она откинула мне со лба челку и улыбнулась. Я тоже довольно хмыкнула в ответ. – Так как? Отпустишь меня, вундеркинд?
- Конечно, ма. Это всего лишь простуда. А потом, мне самой интересно, что я там вчера насчитала. Принеси мне, пожалуйста, электрический чайник с кухни, и пульт от телевизора, и можешь двигать вперед российскую науку, а я пока тут…полежу.
Исполнив пожелания, маман ушла на работу, а я, чувствуя, что заснуть больше не удастся, стала щелкать по каналам. Вообще-то телевизор я не смотрела уже лет сто, или, по крайней мере, десять, поэтому сейчас тихо удивлялась, как такую пургу могут показывать по государственным каналам, еще и в дневное время. Смотреть было абсолютно нечего; я стала засыпать под бормотание работающего телевизора. Вдруг мне послышалось, что меня позвали. Это был низкий мужской голос, с хриплым придыханием: «Кать…»
Я открыла глаза, поднялась на локте и облегченно откинулась на подушку: это был телевизор. На экране очередной мыльный кареглазый красавец пытался совратить с пути истинного дурнушку с прекрасной (очевидно) душой. Ясен свет, в конце Золушка превратится в прекрасную принцессу, и все такое, и я бы не стала смотреть этот бред если бы не…Если бы героиню не звали Катя Пушкарева! А мое имя – Екатерина Пушкина, что вы на это скажете? Да и внешне - нет, черты лица у нас не очень похожи, но типаж один и тот же, нужно признать. Дальше – больше. Рядом с той Катей постоянно крутился какой-то мальчишка, ее друг, по имени Николай Зорькин! А у меня тоже есть дружок, наподобие этого, в жилетике с жирафом. И зовут его Коля Зорянский! Наши мамы нас, видите ли, вместе рожали, и если отбросить их громогласные воспоминания об этом волнующем процессе, которые они любят озвучивать по поводу и без, я рада, что у меня есть Колька. Во-первых, он настоящий друг, хоть и маменькин сынок. Сколько раз он меня выручал, ну прямо как тот Коля – ту Катю! К тому же мой Колька – физик-ядерщик, то есть профессии у нас тоже похожие, как в фильме!
Бывает же такое. Я досмотрела серию до конца. Оказалось, подлый главный герой обманывал несчастную уродину с какой-то корыстной целью – то ли фирму отобрать, то ли еще что.
На следующий день я все еще болела, делать было нечего, и днем я снова наткнулась на этот фильм. Я не очень разбираюсь в киноискусстве; по правде говоря – совсем не разбираюсь, как и в любом другом искусстве. Хотя в принципе, я думаю, если преобразовать мировые шедевры живописи и музыки в математические уравнения, получится нечто изящное и гармоничное. Но этот дешевый сериал поразил меня тем, насколько РЕАЛЬНЫМ делали действо двое главных героев. Был момент, когда они смотрели друг на друга...и только лишь смотрели…но в этом взгляде было что-то такое, что мое сердце ухнуло вниз, а потом заколотилось в горле, и вдруг это я оказалась стоящей в кабинете Жданова, теряя голову от этого пронзительного, пристального взгляда…
К вечеру мне стало лучше. Я даже достала ноутбук и немного поработала, заодно связавшись с коллегами через Интернет. Но сил хватило ненадолго – я стала отвлекаться, поиграла в «Зуму», а потом принялась бесцельно лазить по сети, пока не вспомнила, что хотела поискать информацию об актерах, который видела сегодня в фильме. Посмеявшись над собой (Катька Пушкина смотрит сериалы!), я набрала в поисковике название фильма и разочарованно присвистнула. Оказывается, он дебютировал больше года назад на одном из центральных каналов, имел огромный успех, в процессе показа был доснят, и последние серии оказались почти что провальными, а потом о нем забыли все, кроме группки фанатиков. И что мои предположения о том, что между актерами, игравшими Катю и Андрея, что-то есть (так ведь – не сыграешь!), тоже оказались неправильными. Актриса во время съемок вышла замуж за помрежа, а актер чуть позже женился на актриске второго плана из этого же сериала…И еще я выяснила, что на следующий день, после очередной серии, будет повторяться интервью со Ждановым...простите, с актером, его сыгравшим.
Кстати, оговорка моя неслучайна…
В этом я убедилась на следующий день, когда смотрела на актера без Жданова. Это было совершенно поразительно! В ЭТОМ человеке не было ничего от Андрея. Впрочем, нет, они были похожи, но не более, чем случайный человек в метро мимолетно кажется вам похожим на родственника. Что это было такое, что полностью преображало его на экране, будто в него вселялся дух настоящего Жданова, светского ко... в смысле, ловеласа и шоколадного мальчика со всеми его метаниями?
Еще пару дней я наблюдала за перипетиями в «Зималетто». Все-таки мне повезло родиться в Питере. В Москве мне пришлось бы так же, как Кате, обрастать комплексами по поводу негламурности собственной жизни, внешности и квартиры. Здесь с этим проще. А ржавый кран в ванной и столетней давности обои вполне сойдут за стильный раритет. Однако в какой-то момент мне стало неприятно быть похожей на Катю, и я – сама того от себя не ожидая – вывалила всю одежду из гардероба и, проковырявшись в этой куче два часа, упаковала большую ее часть в мусорные пакеты.
Температура уже спала, а внезапное чувство отвращения к старым тряпкам, которые я называла своей одеждой, было настолько сильным, что я немедленно оделась и потащила пакеты на помойку.
На улице были ранние сумерки. Окна дома светились сквозь намерзшие на стекло узоры из инея. Я отыскала взглядом родительскую кухню, на которой тоже горел свет. Все-таки я слегка устала от одиночества за эти дни, потому что внезапная мысль о «тепле родного очага» показалась сентиментально-заманчивой, и я направилась к подъезду родителей.
Дверь я открыла своим ключом. Знакомая прихожая встретила тишиной. Свет горел только в кухне. Повесив дубленку на свой крючок, я отыскала в полутьме старые тапочки и вышла в кухню, где, около стола, сидел, сгорбившись, отец.
- Па, привет! А мама где?
Он поднял голову.
- Катюха? Привет. А мама на работе задержалась, будет поздно.
- А…ты чего? Что-то случилось?
Я присела на табурет около стола, на котором стояла начатая бутылка водки и трехлитровая банка с магазинными солеными огурцами. Сбоку примостилась тарелка с нарезанным хлебом. Вообще-то мои родители не пьют – некогда. И не курят – тоже некогда.
Отец вздохнул.
- Я друга поминаю.
- К-какого друга? – я чуть не задохнулась. У отца один друг, он же - мой начальник, и…
- Да ты его, наверное, не помнишь, маленькая была. У меня был друг, Толик Левицкий. Мы с ним вместе учились в университете, потом оба остались в аспирантуре, потом…работали вместе, только в разных лабораториях.
- Ну, почему же, помню…- Я осторожно прокашлялась. – Мне лет пять было, когда…
- Да, сегодня ровно двадцать лет, как он погиб.
- Ты никогда не рассказывал…Как это случилось?
- Да никто толком не знает, Кать. Я до сих пор думаю, может, это я виноват, я мог что-то сделать? Или потом узнать…Но времена другие были…
- Ты о чем, пап? – не поняла я.
- Толик был очень талантливым математиком. Гораздо талантливее меня. Я склонен к рутинной, методичной работе, а он работал, как ты – озарениями. Это не всем в институте нравилось. И ведь пытались же его переманить в Америку – не поехал, дур-рак…
Отец налил с рюмку водки и залпом выпил, закусил хлебом.
- Пап, может, тебе что-нибудь сварить покушать? – растеряно спросила я.
Отец помотал головой и продолжил.
- Толька… Он никогда никого не слушал, метался от одной темы к другой. Как только нащупает ниточку решения, так ему сразу становится неинтересно. А в то время, когда все это…случилось, мы немного отдалились друг от друга. Понимаешь? Я как бы предал его…
- Чем?
- Ну, мы с мамой поженились, родилась ты. Заботы, проблемы…Подрабатывал по ночам, ты болела. Закутило все так, что не до друзей, порой забывал, как меня зовут какой сегодня день.
- А в чем тут предательство, пап? Обычная семейная жизнь. У всех так бывает, кто семью заводит.
- А… - он махнул рукой.- Чтоб ты понимала еще…Семейная – несемейная…Жизнь – она просто жизнь. И факт в том, что меня не оказалось рядом, когда гиб Толька...гибнул, то есть. И все. А какие у меня там оправдания – теперь какая разница?
- Пап, да что случилось с ним? Почему ты считаешь, что ты мог что-то предотвратить? В институте говорили, это был несчастный случай…
- Его убили, - глухо сказал отец.- Намеренно. Специально.
- Как? Кто?!
- Он начал разрабатывать какую-то тему…Какую – я толом не знаю, что-то с непересекающимися плоскостями. Не знаю, до чего он добрался, но однажды его вызвали в пятнадцатый отдел?
- Пятнадцатый отдел чего?
- Просто – пятнадцатый отдел. Контроль…
- Не понимаю…
- И не поймешь. Время другое. Тогда у нас в институте был отдел…не знаю, КГБ? Чего-то еще? Никто не знал, интересоваться было не принято и опасно. В общем, что-то связанное с безопасностью.
- О Боже…- меня передернуло от отвращения. – И что?
- Не знаю, Катюха…Я же говорил, - отец скрипнул зубами. – я весь был…в пеленках, распашонках и подработках. Вроде его предупредили, чтобы он приостановил исследования, а он…
- …не приостановил, - договорила я. – Пап, но это же бред! Как можно «приостановить исследования»? Это все равно, что сказать «не думай о белом драконе»! Если проблема захватывает тебя, ты не можешь о ней не думать. И что, его убили из-за этого?
- Ровно двадцать лет назад, - ровно сказал отец, - Толя пришел к нам поздно вечером. Не пришел – ворвался! Радостный, возбужденный. Я решил даже, что он пьян. Он все кричал, что это прорыв, и что он перевернет науку с ног на голову.
- Он сделал какое-то открытие?
- Да, он сказал, что уравнение Левицкого станет поворотной точкой современной истории. Он даже начал его писать…потребовал ручку и там же, в общем коридоре, стал писать его на газете. А я...даже не пустил его в комнату. Ты только уснула, мы тоже собирались ложиться. Обыватель хренов…- он взял нож и слегка неверным движением наколол на него огурец , плавающий в банке, и вытащил его. По стеклу поползла капля рассола. Я обратила внимание на то, что под банку подстелен старый журнал, на смятой обложке которого был анонс статьи и фотография актера, который играл Жданова.
Потянувшись к тумбе, я достала из ящика полотенце, протерла банку и постелила его на стол, убрав журнал. Отец хрустнул огурцом и снова налил полную рюмку.
- Вот так, Катюха. Я выпроводил его, сказал, что завтра зайду к нему в отдел, и мы обо всем поговорим. А завтра, доченька, для него не наступило.
- Как?!
- Говорят, его сбила машина. Виновного не нашли, дело закрыли. Собственно, и искать-то было некому. Семьи у него не было, друзей, кроме меня, тоже. Да и я, получается, был не друг, а так – не пойми что.
- Пап, да что за ужасы ты рассказываешь? Может, это и правда был несчастный случай.
Отец упрямо покачал головой.
- Нет. Его убили, я знаю. Он докопался до чего-то, что …знать был не должен, что ли. Меня потом вызывали, все спрашивали, что он мне рассказал. Года три таскали…
- Ну, а ты пытался…я не знаю, в прокуратуру обратиться, почему дело закрыли, или что-нибудь такое? Сообщить о своих подозрениях?
- Сообщить о своих подозрениях…Эх, Катя, Катя… Да я бы исчез так же незаметно, как и Толик. А у меня семья, ребенок…
Мы помолчали. На душе было гадко, будто меня облили грязью. Презрение к собственной стране, к собственной семье прорастало внутри, ломая душу. Внезапно я почувствовала слабость.
- Пап, пойду я. Что-то голова кружится после температуры…
Он, кажется, меня не услышал. Я взяла с подоконника журнал со Ждановым – почитаю на сон грядущий, может, отвлекусь. На пороге я обернулась, вспомнив нечто важное.
- Пап, а что с уравнением?
Отец поднял голову и удивленно посмотрел на меня.
- Ты говорил, что в тот вечер Толик написал его на газете…Ты не нашел его?
- Не нашел. На следующий день сказали, что он погиб. Я вообще был…в какой-то черной дыре. А потом не нашел – мы же тогда в коммуналке жили, общий коридор…Кто-нибудь выкинул…
Коммуналка, общий коридор…Из глубины памяти вдруг выплыла картинка длинного широкого коридора с несколькими вешалками и старым велосипедом. Под ногами у меня – плитки старого линолеума, которые уже отклеились и скользят, когда по ним ходишь. Я в ночной рубашке, с распущенными волосами, смотрю снизу верх на папу и еще какого-то веселого дядю. Дядя громко смеется, а папа почему-то его ругает. Вдруг дядя хватает с тумбочки газету и начинает что-то на ней писать, потом показывает написанное папе. Тот натянуто улыбается, обхватывает дядю за плечи и подталкивает к входной двери. Газета падает на пол, и я несколько секунд вглядываюсь в странные закорючки между уже знакомых мне цифр. Мама выходит из комнаты и поднимает меня на руки…
Девочка с Карибских берегов, зачем ты здесь…
Захлопнув за собой дверь, я поднялась к чердачному окну и нащупала в кармане сигареты, пытаясь представить, как бы я поступила на месте отца. Он знал, что случилось с Левицким, подозревал, в чем заключалась его работа. Но предпочел спрятать голову в песок. «У меня семья, ребенок» - вроде бы оправдание, прикрытие для подлости любых размеров. Но разве можно так? Разве не перерастает эта маленькая гнусь, которая вроде бы служит щитом, в причину того беспредела, что творился в стране?
Дома я выпила лекарство, забралась под одеяло, открыла журнал, но тут меня стало клонить в сон, и выключила свет.
…Плитки линолеума под ногами, у старого велосипеда одна педаль перемотана изолентой. Передо мной на пол падает газета с нацарапанными значками. Мне четыре года. Есть одна вещь, о которой еще никто не знает: я не забываю математические формулы и цифры. Мама подхватываем меня на руки…
В полусне я нашла фломастер, лежащий между спинкой кровати и матрасом - я вчера разгадывала кроссворд. Нащупав в темноте какой-то лист, я нацарапала на нем те значки, что написал на газете Толик Левицкий двадцать лет назад, незадолго до своей гибели.
Я вспомнила уравнение Левицкого.
_________________
Если отложить на послезавтра то, что можно сделать сегодня, то у тебя будет два свободных дня!
Последний раз редактировалось Мурзик Второй 11 янв 2008, 17:08, всего редактировалось 1 раз.
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
и что ее не устраивает??? 
Спасибо, Мурзик!(кстати, почему ты второй, а кто первый?) 
